Мои черты и склонности к СДВГ являются фундаментальной частью меня, и мне хотелось бы стереть их не больше, чем веснушки на плечах или угловатый нос.
В 12 лет я вечный космический кадет, постоянно теряющий куртку и рюкзак. Мне сказали, что у меня СДВГ. Я сижу с мамой и сестрой, развалившись на подушках, а мама достает книгу с неофициальным диагностическим списком. Она психолог, так что в этом нет ничего необычного. Легко ли я отклоняюсь от темы? Я более склонен, чем средний ребенок, совершать ошибки по неосторожности? В «да» есть что-то приятное. Я выигрываю в этой игре, и анкетер, кажется, так хорошо меня знает. Но затем мама говорит мне, что ответов достаточно, чтобы поставить мне диагноз СДВГ, и у меня сжимается желудок. Ставки внезапно кажутся высокими, хотя я их не понимаю.
Недавно я перешел в новую школу, в которой мне не разрешают бродить по урокам, если мне нужна перемена, и в которой учителя не всегда позволяют мне рисовать, потому что это помогает мне слушать. Классы больше. Есть еще домашнее задание. Хотя учителя говорят, что я один из самых умных в классе, мне трудно успевать за успеваемостью.
Поведенческий педиатр ставит мне официальный диагноз и прописывает лекарства. На дворе 1994 год, и распространенность диагнозов СДВГ среди детей моего возраста скоро увеличится, достигнув к 2013 году 15 процентов среди мальчиков и 7 процентов среди девочек. В Нью-Джерси, где я живу, около трети из них будут получать медикаментозное лечение.
Каждая из моих таблеток декседрина представляет собой капсулу, содержащую крошечные шарики персика и апельсина. Я принимаю по одному каждое утро. В школу я ношу медальон, который мне нужно выбрать, с завитками пейсли на металле, в котором хранится моя дневная доза. Каждый день я глотаю вторую таблетку у фонтанчика. Мои учителя заполняют формы, которые оценивают мое внимание и сосредоточенность. СДВГ, говорят мне взрослые, похож на болезнь; вам нужно принять лекарство, чтобы поправиться.
Лекарство помогает мне сосредоточиться на уроках, на домашней работе, на домашних делах. Мне легче выполнять домашнее задание и быть внимательным на уроке. Продолжая принимать ее в средней школе, а затем и в средней школе, в глубине моего сознания всплывает вопрос: где заканчивается таблетка и начинается я? Если мои достижения достигнуты с помощью лекарств, действительно ли они мои?
Я продолжаю принимать таблетки в старшей школе, хотя перехожу на маленький круглый белый риталин, а затем на синий продолговатый аддерол. Я изучаю психологию и социологию в хорошем колледже. Я узнаю, что психические «расстройства» социально сконструированы и исторически специфичны. То, что является «безумным» в одной культуре или времени, может быть нормальным или предпочтительным в другой. Диагнозы часто включают туманные критерии, такие как «клинически значимое нарушение», подлежащие интерпретации.
Я давно знаю, что люди с СДВГ не страдают от недостатка внимания; когда они чем-то интересуются, они могут гиперфокусироваться, сосредотачиваясь дольше и интенсивнее, чем другие люди. Лекарства от СДВГ начинают больше походить на быстрое решение, позволяющее избежать главной проблемы: школа часто является механизированной и хорошо работает только для линейных учащихся. Создать убедительную учебную программу или полностью отказаться от обучения в классе сложнее и дороже, чем кормить детей таблетками. Распространенность диагноза у взрослых составляет 4,4 процента, что позволяет предположить, что люди с возрастом избавляются от этого расстройства. Это также может отражать то, что многие взрослые учатся лучше строить свою жизнь в соответствии со своими наклонностями и не обращаются за лечением. Я начинаю понимать СДВГ как тип личности, а не расстройство.
Я начинаю писать фантастику. Я посещаю мастер-классы по творческому письму и становлюсь преданным и одержимым. Штампая рассказы, я замечаю, что Аддералл не помогает мне писать, а мешает. Я начинаю пропускать лекарства, когда пишу.
Осенью последнего года обучения в колледже я занимаюсь исследовательским проектом по лечению СДВГ. Существует множество исследований о положительном влиянии лекарств (по крайней мере, частично это следствие обширных исследований, финансируемых фармацевтическими компаниями), но я ищу отрицательные эффекты. Некоторые исследования показывают, что лучшее поведение, по мнению родителей и учителей, связано с более высокой тревожностью. Другие исследования показывают, что у нетворческих людей стимулирующие препараты могут улучшить творческое мышление, но у творческих людей они могут его ухудшить.
Более широкое понимание начинает вставать на свои места: лекарства мешают как моему творчеству, так и выявлению моих истинных интересов. Это позволило мне сосредоточиться на чем угодно, по сути уменьшая притягательность тех тем, которые я нахожу действительно интересными, например, художественной литературы, искусства, вещей, на которых я гиперсосредотачиваюсь.
Во время исследовательского проекта я прекращаю принимать лекарства, к огорчению родителей. Следующие пару лет будут тяжелыми. Не используя лекарства в качестве опоры, я должен восстановить сломанные навыки: как разговаривать с кем-то, не перебивая его, как сидеть спокойно и сосредоточиться на работе, как запоминать встречи и организовывать свои дела.
Как и многие другие люди с СДВГ, я учусь, пробуя что-то. В течение следующего десятилетия я пробую карьеру: учитель, органический фермер, консультант по устойчивому развитию, ландшафтный архитектор, графический дизайнер, ловец лосося. Ничего не прилипает, но, по крайней мере, я исключаю возможные варианты.
Моя история и мое решение прекратить прием лекарств обусловлены привилегиями. Если я не буду платить за аренду, я смогу остаться с друзьями и семьей. У меня нет иждивенцев. Я закончил колледж. Я умный и имею связи. Все мои друзья — чудаки и принимают мои причуды. Если бы что-то из этого не было правдой, жизнь без лекарств могла бы показаться слишком рискованной.
Отсутствие СДВГ и отсутствие лечения несет в себе ощутимую опасность. Люди с СДВГ чаще страдают от злоупотребления наркотиками, бросают школу, имеют мало друзей и заводят детей в подростковом возрасте. Если бы я не лечился в течение первых 10 лет своей жизни, постигла бы меня такая судьба? Какой выбор остается у тех, кто застрял в сломанной системе образования, в культуре, которая отдает предпочтение линейному мышлению, а не творчеству?
В журналистику я попал случайно, начав с подругой проект по взятию интервью у уличных художниц. Оно вырастает в книгу. Сосредоточиться на проекте дается легко, потому что я одержим этой задачей. Я посвящаю свою жизнь написанию научной литературы, и двери вокруг меня открываются. Интересно, сколько людей прошли лечение после этого путешествия, приняли таблетку, которая позволила им работать на неудовлетворительной офисной работе, чтобы оплатить счета. Я никогда не встречал скучного человека с СДВГ, человека без энтузиазма. Если они не могут сосредоточиться на своей работе, я считаю, что либо они не нашли свое призвание, либо им трудно или невозможно сосредоточить свою жизнь вокруг него. Я не верю, что СДВГ — это болезнь или расстройство, но что его «симптомы» — это реальные недостатки одного типа нетрадиционного мышления.
Сейчас я писатель-фрилансер и редактор, подрабатывая случайными заработками, чтобы оплачивать счета. У меня нет проблем с концентрацией внимания на письме, хотя я все еще теряю контроль над своими блокнотами и отвлекаюсь во время разговоров с другими. Я быстро теряю бутылки с водой, и мне трудно высидеть весь фильм. Хотя я пытаюсь адаптироваться к миру, эти черты и тенденции являются фундаментальной частью меня, и мне не хотелось бы стереть их больше, чем веснушки на плечах или угловатый нос.
Ничто из этого не способствует нормальной работе или жизни, и я не уверен, что они у меня когда-нибудь будут. И через несколько лет я, возможно, решу сменить фокус. Но теперь те части меня, которые иногда кажутся помехами — чрезмерная сосредоточенность на том, что мне интересно, мое сильное любопытство и одержимость, мое упрямство — стали активами. Возможно, мне сложно структурировать свою жизнь, но у меня есть полное понимание того, что я хочу с ней делать.